Встреча с Брайаном Бойдом: разговор о Набокове, о книге Think, Write, Speak и открытое интервью

«Мыслю, пишу, говорю»: ищу, собираю, редактирую, перевожу

Мне очень приятно, пускай хотя бы виртуально, снова побывать в России, на очередных Набоковских чтениях, с тем чтобы представить новые тексты Набокова — эссе, рецензии, интервью — тем, кто не в силах насытиться его творчеством. И ничего, что многие из этих текстов могут быть уже знакомы читателям по прежним разрозненным публикациям, список которых приводится в начале сборника «Мыслю, пишу, говорю».

Мне кажется, что большую часть своих любимых набоковских изречений и откровений англоязычные набоковеды почерпнули из «Strong Opinions», сборника набоковских эссе, рецензий и интервью, опубликованного в 1973 году.

«Strong Opinions» занимают особое место в моем сердце. Они появились в Новой Зеландии в 1974 году, вскоре после того, как я закончил свою магистерскую диссертацию о трех последних романах Набокова: «Бледный огонь», «Ада» и «Прозрачные предметы». Открыв «Strong Opinions», я прочитал ранее неопубликованное интервью 1972 года, где Набоков был явно расстроен тем, что никто из читателей не справился с загадкой его последнего романа «Прозрачные предметы»: рассказчик — это призрак романиста Р., персонажа этой истории. В своей диссертации я давал разгадку, используя ту же логику, которую Набоков предлагал в своем интервью. Чтобы показать ему, что задача может быть решена без подсказки, я отправил ему мою магистерскую диссертацию с оплаченной обратной пересылкой. Мне ответила Вера, передав от своего мужа благодарность и похвалу и вернув мне мою диссертацию с карандашными пометками на полях в тех местах, где я допустил ошибки: «Нет!» с восклицательным знаком и правильный ответ. (Мне был двадцать один год; диссертация была написана за шесть недель, и действительно оставляла желать лучшего.)

Закончив магистерскую работу, я думал, что распрощался и с Набоковым. Если бы! В университете Торонто я начал писать кандидатскую диссертацию об американском писателе Джоне Барте, но тема мне наскучила. И вдруг я случайно нашел новый и более точный ответ на небольшую загадку на первой странице «Ады», до этого не подозревая, что у нее есть более глубокое и содержательное решение. И вот в 24 года я снова взялся за «Аду», которая начала для меня взрываться новой жизнью, строка за строкой; поэтому я переключился на Набокова и его «Аду» в качестве темы моей диссертации и никогда об этом не пожалел.

Думаю, что я не смог бы сделать тех открытий, которые я сделал в диссертации — и которые впоследствии вошли в мою первую книгу «Ада Набокова: место сознания» — если бы не один из моих любимых отрывков из «Strong Opinions»:

«Реальность — вещь очень субъективная. Я могу определить ее только как некое постепенное накопление информации или как специализацию. Рассмотрим, к примеру, лилию или любой другой природный объект: лилия более реальна для натуралиста, чем для обычного человека, но она еще более реальна для ботаника. Еще одна ступень реальности достигается ботаником — специалистом по лилиям. Вы можете, так сказать, подбираться к реальности всё ближе и ближе; но вы никогда не подойдете достаточно близко, так как реальность — бесконечная череда ступеней, уровней восприятия, двойных днищ, и в этом смысле она неутолима, недостижима. Вы можете узнавать о предмете всё больше и больше, но вы никогда не узнаете о нем всего: это безнадежно».

Этот отрывок помог мне проникнуть в глубину набоковской эпистемологии и метафизики. Без него я не смог бы свести воедино набоковскую философию в своей диссертации; без него мне не достало бы вдохновения, чтобы углубиться в скрытые проблемы Ады, а двадцать лет спустя написать книгу о «Бледном огне».

И понимая, какие бесценные сведения содержатся в набоковских интервью, я, едва переключившись на диссертацию о Набокове, начал заказывать через межбиблиотечный абонемент Университета Торонто все неизвестные мне набоковские тексты. Я даже заказал по межбиблиотечному абонементу первую книгу # Набокова «Стихи» 1916 г., зная, что во всей Америке существовал только один ее экземпляр, незадолго до этого проданный частному коллекционеру за 10 000 долларов США (почти 50 000 долларов сегодня). Я не ожидал получить его, но, к моему большому удивлению, через несколько месяцев из Ленинской библиотеки поступил экземпляр с запретом фотокопировать текст. Как я поступил первым делом? Правильно, я всю ее скопировал, постаравшись не повредить страницы.

Но большая часть из того, что я заказывал, были интервью, эссе и рецензии, некоторые из «Руля», некоторые из «New York Sun». Прочитанное приводило меня в восхищение: зернистые фотокопии, иногда с негативов на микрофильмах, позволили мне увидеть писателя и человека с новых сторон и с новой ясностью. Я изучил другие материалы, которые смог найти в университетской библиотеке, не прибегая к межбиблиотечному обмену, например, все рецензии в «New Republic», напечатанные в первый год пребывания Набокова в США. К счастью, уже была опубликована библиография Эндрю Филда, которая помогла мне определить направления моих поисков. Но, несмотря на то, что Вера Набокова помогала Дитеру Циммеру составить первую библиографию Набокова, опубликованную в 1963 году, а затем вместе с мужем помогала Филду составить ее расширенную версию, библиография Филда, как и все его работы, оказалась полна ошибок и прóпусков. Некоторые из них я мог исправить, обратившись к общим ежегодным периодическим библиографиям. # Вот как выглядит мой экземпляр книги Филда после всех моих попыток навести в ней порядок (корешок книги заклеен лентой в тщетной попытке не дать ему развалиться), а вот # раздел Интервью. ####

Попытки отыскать всё, что Набоков опубликовал сам или сказал в интервью были бесценны для уяснения его философии. Еще один любимый мной отрывок, найденный во время тех давних поисков, взят из рецензии 1940 года для «New York Sun» на книгу философа, не очень известного за пределами его родного Нью Йорка. Набоков говорит

# «о старой ловушке дуализма, разделяющей я и не-я, щель между которыми становится, как ни странно, тем шире, чем настойчивее постулируется реальность внешнего мира… Человеческий разум — это ящик, у которого нет осязаемых крышки, стенок и дна, но всё же это ящик, и нет на свете способа выйти наружу, одновременно оставаясь внутри».

(TWS 154)

Эта цитата была не менее ценна для моего анализа набоковской гносеологии и метафизики.

Первую часть моей диссертации с общим обзором набоковского стиля и философии и их связи я послал #Карлу Профферу, # который сам был набоковедом, # редактором-основателем «Russian Literature Triquarterly» и # издательства «Ardis Press», публиковавшего в Америке произведения русской литературы, в том числе советских диссидентов и # репринты русских книг Набокова, написанных в эмиграции. Проффер переслал мои главы Вере Набоковой и сообщил мне, что они ей понравились; поэтому в 1979 году я отправил ей полный текст. Перед самым моим отъездом в Новую Зеландию она прислала мне письмо с приглашением приехать к ней в Монтрё, и я тут же изменил свой маршрут на более длинный (после чего прилетел в Новую Зеландию с пятью долларами в кармане, без какой-либо кредитной карточки). 4 дня провел я у Веры Евсеевны в Монтрё #(вот это место, ныне оставшееся без садового гнома, #вот она сама), вытягивая из нее сведения, нужные мне для библиографии, которую я планировал написать, чтобы исправить библиографию Филда, и, пользуясь возможностью, пытаясь прояснить для себя все те факты, которые в биографии Филда были искажены или проигнорированы.

Через два месяца после того, как я добрался до Окленда, где я работал над постдокторатом по новозеландской литературе, я получил письмо от Веры, которая приглашала меня каталогизировать архив ее мужа. Разумеется, я сразу согласился и два новозеландских лета, то есть две швейцарских зимы 1979-80 и 1980-81 гг. занимался систематизацией набоковского архива. Вот набоковский забавно-подробный план их этажа в отеле «Монтре-палас», нарисованная к приезду сестры Елены – она собиралась пожить там во время его отсутствия. В нижней части – Женевское озеро, в верхней – горы над Монтре. Здесь обычно сидела Вера, когда инструктировала меня и выслушивала бесконечные вопросы. Здесь обычно сидел я. Во время этой работы мне открылось множество неопубликованных материалов, в частности, русские эссе и рецензии, и даже некоторые материалы первейшей важности, считавшиеся утраченными, например рукопись «Волшебника», опубликованного в английском переводе в середине 1980-х (я обнаружил его здесь, в «Монтре-паласе», в 69-м номере, в куче бумаг за письменным столом), и лекции по русской литературе, посвященные не романам и рассказам: о Пушкине, Грибоедове, Лермонтове, Тютчеве, Фете, Блоке и о многом другом (я обнаружил их в том же помещении, в коробке за буфетом) — которые мы со Станиславом Швабриным планируем в скором времени подготовить к изданию. Я переместил их в архив под левой стрелкой.

В 1980 году Вера Набокова довольно неохотно открыла мне доступ и к Набоковскому архиву в Библиотеке Конгресса, где я нашел несколько исправленных неопубликованных машинописных рецензий на английском языке. В 1981-м я получил стипендию, позволившую мне взяться не только за библиографию, а и за биографию Набокова. Вернувшись в Монтрё, я подробно изучил не только набоковские рукописи и переписку, но и альбомы и папки с вырезками, которые Вера собирала с 1923 года, (в последнее время с помощью своего секретаря), и здесь я обнаружил новые интервью. Еще несколько интервью я обнаружил, когда приехал в США исследовать архивы Уэлсли-колледжа.

Когда биография Набокова была закончена, эпиграфом для первого тома я взял цитату из интервью, обнаруженного, наряду с другими, в списке публикаций и смог заказать через межбиблиотечный абонемент университета Торонто. В волшебной и чарующей формуле она обобщает всю набоковскую эпистемологию и метафизику, его ощущение чуда жизни и задает тон всей биографии:

Вопрос: «Что удивляет вас в жизни?»

Набоков: «Чудо сознания, это окно, среди ночи небытия внезапно распахивающееся на залитый солнцем ландшафт».

Великолепно, не правда ли?

Это интервью было опубликовано в 1974-м, но никто из набоковедов его не цитировал. Так же обстояло дело почти со всеми рецензиями и интервью Набокова, не собранными в книгу «Strong Opinions»: как правило, даже серьезные ученые не обращались к этому материалу, несмотря на то, что он по-новому освещал набоковские идеи, особенности его ума, его личности, его памяти и его суждений.

Практически сразу после того, как я начал собирать подобный материал, в 1976 году, приступая к диссертации, и особенно с 1979-80 гг., начав работу в архивах Монтрё и Библиотеки Конгресса, я ощутил острую необходимость в сборнике, продолжающем «Strong Opinions». Но мне всё время приходилось заниматься тем или иным неотложным проектом.

Опубликовав биографию («Русские годы» в 1990 и «Американские годы» в 1991) и проверив их французский и русский переводы, я начал писать книгу о Шекспире. Свой рабочий кабинет я решил реорганизовать так, чтобы миновать Набокова (будто это так просто!), но наткнулся на свои папки с материалами для диссертации об «Аде». Мне хотелось избавить гипотетических коллег от адского труда в этом необъятном Саду неземных наслаждений и с 1993 года я начал порциями, по главе, публиковать комментарии к «Аде», а с 2004-го стал выкладывать этот материал в интернет, связав его гиперссылками, под заглавием "AdaOnline". На сегодняшний день я дошел до главы 45-й из 69-и, исписав 1500 страниц, так что в целом, думаю, получится около двух с половиной тысяч.

Я готовил к печати английскую прозу Набокова, которая вышла в «Library of America» в 1996-м, затем оказался вовлечен в редактирование набоковских работ о бабочках совместно с энтомологом и писателем-натуралистом Робертом Майклом Пайлом (сборник вышел в 1999 г.), а также в полемику с другими набоковедами по поводу «Бледного огня», которая привела меня к радикальному пересмотру интерпретации этого романа и к написанию книги о «Бледном огне» (которая была опубликована в 1999-м и тоже была написана за 6 недель, хотя на этот раз Набокову, полагаю, не пришлось бы ставить крестики на полях).

В то время я уже работал над биографией философа Карла Поппера (тот день на лыжах был, возможно, единственным в его жизни, не полностью посвященным работе; несколько его ранних книг, в отличие от поздних, написаны по-немецки) и начинал размышлять о взаимоотношениях литературы и эволюции, — но как-то так вышло, что вместе со Стасом Швабриным оказался редактором набоковских переводов русской поэзии: они вышли в свет в 2008 году как # «Verses and Versions» (еще с 1979 года я знал, что Вере очень по душе такая затея и с тех самых пор собирал материалы). А еще я оказался соредактором переводов# писем Набокова к жене — вместе с Ольгой Ворониной, которая выполнила бóльшую часть работы (книга увидела свет в 2014 году).

За пару лет до того, как завершилась работа над «Письмами к Вере», литагент, распоряжающийся наследием Набокова, Эндрю Уайли, попросил меня оценить одно полученное им предложение. Анастасия Толстая писала в Оксфорде докторскую диссертацию об отвращении у Набокова, в частности в «Короле, даме, валете»; задумав выпустить сборник избранных набоковских статей и рецензий, относящихся к тому же десятилетию, что и роман — к 1920-м годам, и собиралась их перевести. Поскольку похожим образом обстояло дело с книгами о бабочках Набокова и о его стихотворных переводах, я ответил, что этот материал я собираю с семидесятых годов, что лучше выпустить большой том статей, рецензий и интервью, не вошедших в «Strong Opinions», и что мы с Анастасией можем подготовить его вместе

Эндрю Уайли и Анастасия быстро дали свое согласие. Наконец-то я получил толчок к тому, чтобы составить книгу, которую обдумывал почти четыре десятка лет. Название нашлось практически сразу. Один из самых ярких и парадоксальных зачинов в предисловии к «Strong Opinions» звучит так: «Я мыслю как гений, пишу как недюжинный писатель и говорю как дитя». Чтобы дать отсылку к книге-предшественнице и подчеркнуть, что Набоков всегда писáл свои интервью, прежде чем их проговорить, я сразу понял, что этот сборник мы назовем «Мыслю, пишу, говорю». Тогда я еще не мог знать, как блистательно иллюстратор Чип Кид # обыграет это название на обложке.

Хотя я уже несколько десятилетий работал над материалами для этой книги — собирал, искал, сопоставлял рукописные, машинописные и опубликованные варианты, следил, чтобы ничто не осталось за рамками рассмотрения, даже то, что потом использовано не будет, — мне пришлось гораздо чаще прибегать к межбиблиотечному абонементу. Я консультировался с # Морисом Кутюрье, ведущим французским набоковедом — он нашел пару французских интервью, которые я упустил, и особенно -- с # Дитером Циммером, который на протяжении почти 60 лет оставался ведущим немецким набоковедом и также составил сборник дополнений к немецкому переводу «Strong Opinions» # («Eigensinnige Ansichten»): этот том был не столь обширным и амбициозным, как наш, но в него вошли некоторые материалы, которые не попались мне на глаза.

Здесь нужно сделать отступление. Когда я неделю назад писал эту лекцию, я думал, что Дитер еще жив. Но он скончался 19 июня в возрасте 85 лет, о чем я узнал только в среду, и с тех пор уже написал некролог, письмо его вдове и перевел его рецензию на немецкую «Лолиту» 1959 года – Набоков тогда счел, что это лучшее, что написано о его романе. Я не могу не процитировать набоковедам начало и конец своего некролога:

«Скончался Дитер – исследователь, редактор, переводчик, интеллектуально «непогрешимый человек эпохи Возрождения» (цитирую немецкую «Википедию»), а помимо прочего – важнейший переводчик и редактор Набокова, ученый, дольше всех занимавшийся исследованием его творчества…»

Теперь – конец некролога:

Несмотря на все свои достижения в качестве набоковеда, писателя, редактора и деятеля культуры, Дитер был человеком скромным, даже робким, застенчивым, очень сдержанным: он писал Набокову о своей «природной стеснительности» (24 января 1962 г., Архив В. Набокова). На читательско-писательском приеме он норовил сесть за пустой столик – пока к нему не подсаживались; порой до последнего момента было неясно, появится ли он на банкете, на котором предполагался в качестве одного из почетных гостей. Трудно было донести до такого человека, как сильно ты восхищаешься его целеустремленностью, умом и чуткостью, его неизменной любознательностью, дотошностью, упорством, энергией и интеллектуальной щедростью».

# Поскольку публикация предназначалась для не-русскоговорящего читателя, мы не стали включать в нее некоторые рецензии, написанные Набоковым по-русски, особенно рецензии на стихи забытых поэтов, где он критикует авторов за языковые и просодические огрехи — для англоязычного читателя всё это лишено смысла. При этом мы включили рецензии на стихи Бунина, Ходасевича и Поплавского и на прозу Ремизова, Куприна и Берберовой. Эти тексты есть в Собрании сочинений, выпущенном «Симпозиумом», но в наш сборник вошли и статьи, опубликованные по-русски только в периодике, например, «Об обобщениях», «Несколько слов об убожестве советской беллетристики и попытка установить причины оного» и «Человек и вещи» — они появлялись в русских периодических изданиях после 1990 года, но в сборники не входили. Кроме того, я отобрал пару вещей, раньше вообще не публиковавшихся: отрывок из черновика рецензии на стихи молодых поэтов (1924 год) с важными замечаниями по поводу Мандельштама (это самый пространный текст Набокова о Мандельштаме, исключая — а может, и включая — его нападки на так называемые «адаптации» Мандельштама, предпринятые Робертом Лоуэллом в 1969 г.), а также занятную короткую статью 1928 года «Об опере».

По большей части сборник состоит из текстов опубликованных, но не вошедших ни в сборники — англоязычные уж точно — ни в сборник «Набоков о Набокове и прочем»: это статьи и рецензии на русском, английском и французском языках, сотня интервью на английском, русском, французском, немецком и итальянском. Один из недостатков «Strong Opinions» — повторы, возникающие от интервью к интервью из-за того, что разные интервьюеры задавали одни и те же вопросы: как он пишет? Какой у него распорядок дня? Зачем он написал «Лолиту»? Почему Швейцария? На каком языке он думает? Вместо того, чтобы приводить тексты интервью целиком, я убрал по мере возможности то, что добавили сами журналисты, и то, о чем Набоков уже говорил в других местах. «Strong Opinions» почти полностью состоит из набоковских письменных ответов на письменные вопросы, но есть случай, где приведены несколько спонтанных ответов, запечатленных камерой для документального фильма. Я также в основном использовал слова, которые Набоков написал и отредактировал, из рукописных и машинописных вариантов, но местами добавляю спонтанные устные вставки, которые записал интервьюер. Например, заранее подготовленная часть интервью 1974 года с Джеральдом Кларком заканчивается словами:

«Будь у вас выбор, в какой языковой среде вы хотели бы родиться?»

«В русской».

(«Мыслю, пишу, говорю» с. 446)

Но я не мог не добавить еще пары отрывков из отчета Кларка о своем интервью с ВН:

#Он предложил мне выпить — «Хотите джина с тоником?» — и изобразил изумление, потрясение и непонимание, когда вместо этого я спросил местного швейцарского пива — приятного, хотя и кисловатого «Фельдшлёссхена».

«Фельдшлёссхен!.. Фельдшлёссхен — для полевых мышей! Попробуйте немецкое пиво».

«Может быть ему нравится светлое пиво?» — мягко предположила Вера.

«Дело же не в том, светлое оно или темное, а в том, хорошее или скверное».

(TWS 446)

Немного погодя Кларк спросил:

# «Если вы когда-нибудь вернетесь в Америку, где вы поселитесь?»

«Калифорния. Калифорния — один из моих любимых штатов. Мне нравится климат, флора и фауна — то есть бабочки. Рядом — и Мексика, и Аляска. К сожалению, я никогда не бывал на Аляске. Это лучшее место для бабочек».

«В какую часть Калифорнии вы бы поехали?»

«Я люблю ее всю. Я люблю Лос-Анджелес, где мы жили, когда я писал сценарий к "Лолите". До этого я никогда не видел жакаранды, во всяком случае не видел ее цветущей. Помнишь, дорогая? Там была улица, вся усаженная жакарандами».

(TWS 446-447)

Набоков создавал удивительные словесные маски для своих персонажей: Германа, Федора, Гумберта, Кинбота, Шейда, Вана Вина. Я упоминал знаменитое первое предложение Предисловия к «Strong Opinions». В знаменитом первом предложении Послесловия к «Лолите» Набоков пишет: # «После моего выступления в роли приятного во всех отношениях Джона Рэя — того персонажа в "Лолите", который пишет к ней "предисловие" — любой предложенный от моего имени комментарий может показаться читателю — может даже показаться и мне самому — подражанием Владимиру Набокову, разбирающему свою книгу».

Интервью дают возможность увидеть Набокова без маски, или по крайней мере в более легкой, прозрачной маске, созданной для данной аудитории и данного момента. Мы соотносим то, что он говорит, и то, как он говорит, с теми или иными слушателями и обстоятельствами, и очень интересно наблюдать, с какими словами писатель, обладающий такими лингвистическими ресурсами, как Набоков, обращается к новой аудитории: к преподавателям и студентам Уэлсли-колледжа, к читателям «Нового русского слова», «Плэйбоя» или «Вога», к зрителям популярной телепередачи Бернара Пивó «Апострофы».

Подчас он как будто забывает, что должен играть на публику, и пускается в импровизированный диалог с интервьюером:

# «Получается, "Лолита" — в первую очередь сатира?»

«Вовсе нет! Это очень нежная книга. Американская карта нежности. Моя собственная Америка, воображаемая, вроде макета».

# «"Лолита" аморальна?»

«Напротив, в ней очень моральная мораль: не обижай детей. Но именно это делает Гумберт. Мы можем соглашаться с его чувствами к Лолите, но не с его извращением».

# «Звучит как церковная проповедь».

«В данном случае природе по пути с Церковью… А Лолита, ведь она жертва, а не маленькая потаскушка … В конце концов, разве я не указал на чудовищность этой истории, дав Лолите мертворожденного ребенка?»

# «Но концовка…»

«...показывает нам раскаявшегося Гумберта, не так ли? Хороший читатель должен ощутить покалыванье в уголках глаз, когда Гумберт отдает деньги своей Лолите, повзрослевшей и живущей с другим».

# «Порнография?»

«Вы читали маркиза де Сада? Эти оргии? Начинается с одного человека, потом пять, потом пятьдесят, потом зовут садовника! (Неудержимый смех.) Вот вам порнография: количество, не переходящее в качество. Банальщина, а не литература. Цель искусства всегда чиста, всегда нравственна. … Я ненавижу маркиза де Сада.»

А в замечательном интервью, которое мне пришлось, за отсутствием рукописи, перевести с итальянской опубликованной версии, Набоков вступает в настоящую дискуссию с интервьюером, писателем-антифашистом Альберто Онгаро. Онгаро хотел доказать, что в 1960-е годы возник новый тип половых отношений; Набоков, писавший в это время «Аду» с ее откровенными сценами и в полной мере пользовавшийся новыми свободами, решительно ему возражал:

# «Как вы думаете, возможна ли в наше время любовь, подобная любви Гумберта к Лолите? Полное самозабвение?»

# «Гумберт — персонаж отрицательный, и образцом в этом смысле служить не может. Но если вы хотели спросить, верю ли я в то, что люди влюбляются точно так же, как и прежде, я отвечу да. Видите ли, я долгое время преподавал в университетах и хорошо знаю молодежь. Я видел влюбленных, видел тех, кто расставались мучительно и тех, которые расставались безболезненно, как во все, во все времена. Молодые люди, которых я знал, ничем не отличались в своей любви ни от меня в молодости, ни от теперешней молодежи, ни от завтрашней. Повторяю, любовь и любовные отношения всегда одинаковы».

# «Не слишком ли рискованно такое утверждение? Если человек в наше время не меняется, как он может развиваться? Это всё равно что сказать, что человек всегда тот же, вне зависимости от исторического контекста».

# «Я не верю в существование Человека, есть отдельные люди; и люди отличаются друг от друга и одинаковы в своих важнейших аспектах, которые не меняются со временем. А любовь — важнейший аспект. Конечно, возможна эволюция социальная или моральная, но не может быть эволюции любви или чувств, любовных радостей и печалей, которые во все века останутся неизменными».

Другая интервьюерша досаждала Набокову вопросами, которые уже обсуждались в «Strong Opinions». Когда он попросил ее прочесть «Strong Opinions» и спросить о чем-нибудь другом, она задала ему свой последний вопрос:

# «Человек Владимир Набоков и писатель ВН не обязаны гармонировать друг с другом, но что-то общее у них быть должно. Почему вы так настаиваете на разнице между человеком и писателем?»

И Набоков, заявивший в начале «Strong Opinions» "Я мыслю как гений", ответил так:

# «Как человек, я глубоко нравственная, чрезвычайно добродушная, старомодная и довольно бестолковая личность. Как писатель я полная противоположность во всех отношениях. Именно писатель отвечает на ваш последний и лучший вопрос».

«Мыслю, пишу, говорю» предлагает нам много нового Набокова и много новых Набоковых.